Ва-банк для Синей бороды, или Мертвый шар - Антон Чижъ

Полине Павловне хватило одного взгляда, чтобы понять гостей. Одноглазое чудище вызвало некоторые опасения, уж больно резка и пронырлива. А про юнца поняла все и сразу. И впрямь, Родиона мучила неловкость. Найдя в душе строгость, официально представил гостью из Берлина. Мадам Ардашева поклонилась, за ней и моложавый швейцар, приглашая гостей дорогих. Не хватало, чтобы девицы вынесли хлеб-соль.

Холл заведения воплощал бредовые представления о земном рае. Римские колонны в обрамлении плюшевых занавесок, тут же – невероятные копии великих полотен, тонувшие в зарослях пальм в кадках. Густой запах парфюма, настоянный на пудре и скисшем шампанском, шибал в голову. Девочки по строгому приказу хоронились в своих комнатах. Господ посетителей благоразумно спровадили подальше.

Картина образцово-показательного разврата не произвела на фон Рейн впечатления, единственная бровь не дрогнула. Усевшись на канапе, опять извлекла блокнотик и принялась задавать вопросы. Мадам Ардашева отвечала скромно, но честно. Да, у нее трудятся только билетные, то есть у каждой девочки вместо паспорта имеется особая книжечка Врачебно-санитарного комитета – желтый билет, в котором подробно прописано ее ремесло. Да, девочки раз в две недели проходят врачебный осмотр, так что сифилиса и прочих радостей не бывает… почти. Клиенты платят от трех до пяти рублей, из чего заведение забирает половину. За день разрешается обслужить не больше четырех клиентов, но обычно – один-два, никого не принуждают. Стараются, чтобы клиенты остались довольны и возвращались, это же бизнес, ничего личного. Девочки трудятся лет до двадцати пяти, редко – тридцати, потом уходят. Да, живут мирно, но если скандал и случается, то только по глупости, а чтобы за деньги или за клиента – никогда.

Научному любопытству не было предела. Не насытившись интервью, Ирма попросила разрешения пообщаться с барышнями. Мадам Ардашева не возражала. Наверняка каждая девушка хорошенько обучена и предупреждена. Швейцар взялся проводить гостью во внутренние покои.

Родион терпеливо мучился в сторонке. Пожалев смущенного юношу, сразу видно, девственника, Полина Павловна предложила чаю или более приятного. Он отказался, но спросил:

– В каком возрасте к вам попадают девочки?

Мадам Ардашева сделала удивленное лицо:

– Да разве не знаете, господин…

– … Ванзаров. Чиновник особых поручений от сыскной полиции.

– Ах вот как. – Мадам допустила ошибку: думала, новичка прислали из Врачебно-санитарного, а тут – сыск, совсем иной оборот. – За что нам такая честь?

– Сопровождаю гостью из берлинской криминальной полиции… Мой вопрос к ней не относится. Так что представление окончено, можно опустить занавес.

Мнение о юном простачке и недотепе мадам Ардашевой пришлось сменить, чему она вовсе не обрадовалась. Мужчин привыкла считать куклами. Дергай за ниточку – и он твой. Этот был какой-то неухватистый, будто выскальзывал из цепких пальчиков.

– Вам-то для чего?

– Служебная надобность по одному расследованию. Разговор исключительно частный, без всяких последствий. Но если желаете, могу вызвать в участок. Официальный допрос под протокол и так далее.

– Что вы, в самом деле – такой милый, а строгий. Нельзя же…

– Да, я знаю: вы дама нежная, к грубости не привыкшая. Так что же?

Поправив новенькую шаль, чтобы собраться с духом, мадам Ардашева нехотя призналась: девочек к ней приводят лет в двенадцать-тринадцать. Живут на правах прислуги, смотрят, потихоньку обучаются будущей профессии. Но раньше восемнадцати не позволяет их трогать. Хотя есть клиенты, готовые платить любые деньги за свежесть юности. Только за этим следит строго. Совесть у нее есть.

Полина Павловна обволакивала искренностью. Но чем больше старалась, тем вернее просвечивало в ней иное, как дырка в амальгаме старого зеркала.

– А ваша… – Родион подыскивал слово, которое позорно пряталось, и наконец взял первое, что попалось, – сотрудница может уйти?

– Никого не удерживаем. Когда захочет, двери всегда открыты. Собрала вещички, и поминай как звали.

– Часто уходят?

– Да зачем же? – Ардашева удивилась вполне искренне. – Тут у них и работа, и забота, и дом. Не бьют, не насильничают, все по доброй воле. Деньги в сохранности. А на улице что делать? Того и гляди убьют или обкрадут. Кому они там нужны? Здесь я для них защита и закон.

– Всех воспитанниц помните?

– Как родных.

– Некая Варвара Ивановна Нечаева, случайно, не ваша?

Попытка была отчаянной и, честно говоря, вслепую. Как говорится, раз пришел, отчего не попробовать. Но случилось нежданное: Ардашева изменилась в лице. Умильно-конфетное выражение исчезло с лица, дама напряглась, ощетинилась, будто задели уязвимое место, и спросила настороженно:

– Откуда ее знаете?

– Проходит по делу. Она сирота, как говорит, приходится проверять.

– Арестована?

– Пока нет. Но можете в этом подсобить, если захотите. Или чего-то боитесь?

– Вот еще! – Ардашева хоть и фыркнула зло, но, кажется, не так смело, как полагалось. – Мне бояться эту дрянь? Да никогда…

– Я очень рассчитываю на вашу помощь. – Проникновенный тон кого хочешь пронял бы, но Родион еще и поддал жару: – От этого, быть может, зависит жизнь невинного человека…

Признание хлынуло. Варвара действительно сирота, попала в этот дом, когда ей не исполнилось и двух лет, Ардашева воспитывала ее наравне с другими девочками. Но вскоре обнаружила, что характер у ребенка тяжелый. Варвара вечно устраивала мелкие пакости, при этом стараясь свалить вину на других. Могла подсунуть иголку в кусок хлеба или поджечь подол платья. К десяти годам стала настоящим мучением для всего дома. Но при этом жадно стремилась к знаниям, прочитала библиотеку, хранившуюся в чулане, и требовала новых книг. Внезапно, лет в двенадцать, Варвара присмирела, стала мила и заявила, что мечтает стать лучшей куртизанкой борделя. Ардашева не могла нарадоваться на чудо, но приказала не думать о мужчинах еще года четыре, не меньше. Тогда Варвара стала попадаться на глаза посетителям, причем одевалась нарочно так, чтобы у них слюнки текли. Вздорную девчонку пришлось прятать на кухне. И все-таки Ардашева недоглядела. Не без помощи девочек Варвара познала мужчину в пятнадцать лет. Ардашева устроила жуткий скандал. Ей заявили, что теперь она будет работать, как и все, но за молодость тела требует тройной оплаты. Боясь неприятностей, Ардашева приказала ей убираться вон. Варвара немедленно присмирела. Но как только хозяйка ослабила бдительность, прихватила наличные деньги и бежала. Чтобы не поднимать шум, Ардашева смирилась с пропажей и прокляла неблагодарную.

– Кто ее принес? – спросил Родион.

– Была у меня старинная знакомая, милая, добрая женщина. Небогата, но ни в чем не нуждалась, чья-то вдова, кажется. Наверное, пригрела какую-нибудь дурочку, а та принесла в подоле. Воспитывать ребенка не могла, в сиротский дом отдавать жалко, вот и доставила мне.

– Как ее зовут?

– Глафира Панкратовна Кошелева.

– Где живет?

– Ой, даже не знаю. Я ведь никуда не выхожу, хозяйство на минуту оставить нельзя. Она сама Варварку навещала. Уж больше года не видела, может, померла.

Из глубин разврата вернулась Ирма. Судя по вспотевшей физиономии швейцара, допрос проходил с пристрастием. Сделав Ардашевой незаметный знак, дескать, все обошлось, слуга порока удалился, видно, прохладиться.

Мадам Ардашева вошла в роль радушной хозяйки. Предложила отведать что бог послал. Но фрейлейн фон Рейн твердо отказалась. Видимо, есть за счет подобного заведения не входило в кодекс поведения берлинской криминальной полиции. Что, в общем, вызывает легкое уважение.

Подсадив даму в служебную пролетку, Ванзаров уже собрался влезть следом, как вдруг некое любопытное явление привлекло его внимание. Явление было столь любопытно, что он приказал Синицыну трогать немедленно и уже на ходу крикнул Ирме, что срочное дело требует его всецело.

Дело действительно казалось важным.

Когда-то в детстве Родион однажды попался на краже варенья – в погребе родительского дома, конечно. Сдал его родной братец, кто же еще, но речь не об этом. В тот раз, единожды преступив закон, маленький Ванзаров сохранил достоинство по примеру